Учёный попытался создать рай на земле. Почитайте что из этого вышло...
В 1968 году ученый-этолог Джон Кэлхун, на базе Американского национального института психического здоровья, поставил впечатляющий эксперимент. Кэлхун, провел аналогию социума мышей с человеческим обществом и на этом сходстве попытался предсказать будущее для всего человечества.Для этого ученый создалтак называемый «рай» для белых мышей. В лабораторных условиях, был выстроен квадратный загон 2х2 м. и высотой — 1,5 м., откуда подопытные не сумели бы выбраться. В конструкции поддерживалась благоприятная температура, присутствовали в изобилии корм и вода, постоянно пополнялись материалы для строительства гнезд. Грызуны находились под беспрерывным контролем ветеринаров, которые отслеживали состояние их здоровья. Были предприняты все необходимые меры безопасности: исключалось присутствие хищников и распространение массовых инфекций. Загон очищали раз в неделю и поддерживали в постоянной чистоте. То есть, для мышей было создано идеальное жизнеобеспечивающее пространство. Ученый описывал свою конструкцию как «мышиную утопию», а свой эксперимент назвал «Вселенная-25». Загон был рассчитан на 3840 мышей, забежим наперед и отметим, что максимальная численность популяции во время опыта достигла уровня 2200 особей и после только сокращалась.
Когда для эксперимента было все подготовленно в мышиный рай запустили 4 пары грызунов. С этого момента отсчитывается стадия А — период освоения. Через 55 дней мышиные семьи начали давать потомство. С момента появления первых детенышей началась фаза — В. Каждые следующие 55 дней, численность грызунов удваивалась. Уже через 315 дней скорость размножения уменьшилась, теперь количество популяции умножалась в двое каждые 145 дней — фаза С. На этом этапе в загоне стало гораздо меньше места, а количество мышей перевалило за 600 штук. У них успела сформироваться своя иерархия и определенная социальная жизнь.
1) Появилась каста «отверженных», что состояла в основном из молодых особей, они были загнаны в центр бака и постоянно становились жертвами агрессии. Вызвано это было тем, что в идеальных условиях загона мыши долго жили и стареющие поколения не освобождали места в социальной нише для молодых особей. Именно поэтому, агрессия была направлена в основном на молодых грызунов. Узнать их можно было по искусанным хвостам и выдранной шерсти. После изгнания самцы, ломались психологически и не желали защищать своих беременных самок.
2) Самки стали более агрессивными, поскольку им самим приходилось защищать свое потомство. Позже, их агрессия перекинулась и на детенышей, которых они убивали и перебирались в верхние гнезда, становясь отшельниками и отказываясь от размножения.
В результате рождаемость упала, а смертность молодняка достигла высоких результатов. В фазу вступила стадия D — смерть мышиного рая. На этой стадии появилась новая категория мышей — «красивые».
3) «Красивыми» — назвали мышей, что проявляли не характерное для своего вида поведение. Они не вступали в борьбу за самку и территорию, не проявляли желания к размножению. Они только ели, пили, спали и чистили свою шерстку.
В последствии «красивые» и самки-отшельницы, стали большинством. Средняя продолжительность жизни мышей составила 776 дней, что на 200-ти дней превысило границу репродуктивного возраста. Количество беременностей в последней фазе «мышиного рая» равнялась нулю. Девиантное поведение спровоцировала у мышей гомосексуализм. Также в мышином социуме, не смотря на изобилие пищи процветал каннибализм. Популяция вымирала и на 1780 день опыта умер последний обитатель «мышиного рая». Мышиный социум самоуничтожился. Рай превратился в ад.
Эксперимент назвали «Вселенная-25», потому что это была 25 (последняя) попытка создать мышиный рай, результат которой был как все предыдущие.
Таким вот образом, на примере мышиного социума, ученому удалось отследить поведения «общества» в условиях сытой беспроблемной жизни. Выявить прямую связь с людьми не составит труда. Вот вам пример люмпенов, матерей-одиночек, насилия в семье, беспричинной агрессии, обленившихся граждан, содомии и социального выживания.





Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу…
На улице Весенней часто встречалась мне старушка и её собака. Они сидели в небольшом закутке между аптекой и книжным магазином.
Старушка, маленькая, худая, в потрепанном пальтишке, она сидела там в любую погоду. В дождь, жаркий летний день и морозный вечер. Сидела тихо, не крича и не поднимая головы, а рядом с ней, на асфальте, было расстелено небольшое ватное одеяло, с лежащими на нем вещами.
На коленях старушки всегда сидела собака, старая дворняжка, которая думала о чем-то своем и слабо жмурилась, когда хозяйка решала почесать её за ушком. Старушка никого не зазывала, лишь улыбалась и смотрела подслеповатым взглядом на прохожих, решивших остановиться возле ее нехитрых товаров.
Я часто проходил мимо нее, не задерживаясь, а в этот день будто что-то екнуло в груди.
— Здравствуй, мать, — улыбнулся я, присаживаясь на корточки и беря с одеяла потрепанную книжонку, на которой было написано одно слово. «Сказки».
— Здравствуй, сынок, — тихо ответила старушка, кутаясь в ветхое пальто.
— Хорошая книга, бери. Деткам своим почитаешь, а они внукам, те — своим внукам. Я своим всегда читала. Темными и холодными вечерами.
— Хорошие сказки?
— Как и все хорошее в нашей жизни, сынок. Этой книге больше лет, чем мне. Ее страниц касались тысячи пальцев, а слова читали тысячи губ. Да и сказки эти, хорошие они, сынок. В них добро всегда побеждает зло, девушки находят любовь, а рыцари сражают злых королей. Возьми, а?
— Сколько стоит? — спросил я.
— Сколько не жалко, сынок. Давно я тут сижу. Ежели человек хороший, то пусть берет за сколько есть. Негоже мне, старой, просить что-то. А нам с Жучей и того хватит, — сказала старушка, ласково почесывая собаку по голове. Дворняжка подняла на меня взгляд и коротко тявкнула, словно подтверждая слова хозяйки.
— А это что? — я отложил книгу в сторонку и взял в руки резную шкатулку, на которой были изображены разные зверушки и цветы.
— Сынок мой делал когда-то, — тяжело вздохнула старушка, с любовью смотря на шкатулку. — Любил он это дело. Вырезал часто что-то. Сядет и стругает дерево, только опилки летят да смолой горячей пахнет. Хранила я в ней украшения свои сначала, а потом их детям отдала. Все отдала, веришь?
— Верю, мать.
— Кольца отдала, серьги, браслеты. Все, что было. Им-то нужнее, чем мне. Нам с Жучей хлеба только да супа жидкого. Много чего в этой шкатулке лежало. Украшения мои, деньги, бумаги всякие. Много она повидала, а лак с нее так и не сошел, хоть и открывалась часто. Возьми, сынок, а?
— Сколько?
— Сколько не жалко. Чего мне, старой, просить-то? Давно я тут сижу, и никогда ничего не просила. Кто хочет, купит, кто хочет так возьмет. Или вот, кольцо возьми.
— Это? — я поднес к глазам простое медное колечко, внутри которого находились полустертые цифры и обрывок надписи. «17.3.45. Da… h…u».
— Это, сынок. Медное оно. Не золотое, но дороже золота.
— Почему, мать?
— Свадебное кольцо сестры моей. Отдала она мне его перед тем, как уйти. А я сохранила. А сейчас вот продаю. Пусть другие его хранят, а я старая уже. Потерять могу.
Тут я более внимательно окинул взглядом одеяло старушки. Не простые вещи она продавала, а жизнь свою. Память. Потому и не кричала, не звала людей смотреть товар её. Лишь сидела тихо, да гладила старую дворняжку.
Сдавило что-то мое сердце. Будто холодная ладонь в него вцепилась. Я не мог говорить, мог только смотреть на то, что лежало на ватном одеяле.
Старые часы на цепочке, резная шкатулка сына старушки, медное колечко, хранившее память, потрепанная книга сказок, детские ботиночки, которые ни разу еще никто не надевал.
И в уголке, рядом с ногой старушки, фотография. Простая фотография, немного помятая и с надорванным уголком, на которой была запечатлена красивая девушка с черными, как смоль, волосами, полными губами и добрыми глазами.
— Это я, сынок. Когда-то я была красивой, а потом года свое взяли, — улыбнулась старушка, продолжая поглаживать собаку. — Старая фотография. Я ее не продаю, но если хочешь, я тебе отдам. Хороший ты. Вижу.
— Что же случилось, мать? — тяжело сглотнув, спросил я. Вздохнула старушка, промокнула серым платком усталые глаза, всхлипнула немного. — Почему ты продаешь все это?
— Одна я осталась, сынок.
— А где дети, сын, сестра?
— Ждут меня. Недалеко от Мюнхена, ждут, сынок. Там они остались, одна я выжила, да Жуча моя. Давно это было.
— Дахау? — тихо промолвил я, стараясь не причинить старушке боли. Зажмурилась та в ответ и губы закусила.
— Да, сынок. Ушли они, одна я осталась. А вещи? Стара я, сынок, а камень протирать надо, цветочки поливать, сорняки выдирать.
— Камень?
— Да. Холодный камень, где имена их выбиты. Черный камень. Все, что осталось, не считая этих вещей, — грустно улыбнулась старушка, обводя морщинистой рукой свой товар.
— Купи, сынок, а?
— Куплю, мать, — кивнул я, бережно укладывая вещи в рюкзак и вытаскивая из кошелька всю наличность.
— Все куплю. — Ты только не выбрасывай их, сынок, — тревожен ее голос. Дрожит, как стекло. Грозится лопнуть и засыпать серебристыми осколками то, что дорого старушке.
— Это жизнь, мать. Её не выбрасывают.
— Спасибо, сынок. Спасибо!
— Тебе спасибо, мать. Тебе спасибо.
Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу. Оглянулся лишь раз. Она смотрела на небо, где бежали серые тучи. Такие же серые, как и её глаза, наполненные болью. Было что-то еще в её взгляде. Я знал, что именно. Это была надежда. Надежда на то, что всё, рассказанное мне, никогда не будет забыто.
*Дахау — один из крупнейших и зловещих концлагерей смерти нацистской Германии. По непроверенным данным через лагерь прошло около 250 000 человек и более 70 000 погибли. Во время освобождения лагеря все охранники из числа немецких солдат были расстреляны.


Она неувepенно зaшла в купе. Интepесная жeнщина. Он вcкочил, сразу помог убрать вещи. Она присела на кpaешек нижней пoлки.
- Большe никoго нет? Мы одни? - спросила она.
- Да. Не бoйтесь, я не кусаюсь. Давайте знакомиться. Меня Федор зовут.
- Людмила Aлексеевна.
- В Москву?
- Да. К дочери, она там учится.
Разговор не клеился. Оба молчали. Она украдкой посматривала на его лицо.
- Это ожог. Я военнослужащий. . Вот не повезло. Обещали пластическую операцию, но как то не сложилось. Очень страшно?
- Нет, нет. Вы очень интересный мужчина. Он вас не портит, наоборот мужества прибавляет.
Опять повисла пауза.
- Людмила Алексеевна, Людмила, Люся. Вас, наверное, в детстве Люсей звали?
- Да иногда, но сейчас так уже не принято. Поздно, я устала. Надо ложиться. Меня утром в Москве дочка встречает. А Вас?
-Я один живу, нет, не один. У меня отличный пес. Мотей зовут. Вы правы, уже поздно.
Он вышел из купе. Дал ей возможность привести себя в порядок перед сном. Когда вернулся, она уже лежала, уткнувшись лицом в стену. Не раздеваясь, лег.
Людмила Алексеевна.
Она лежала тихо-тихо, боясь пошевелится. "Федор. Редкое имя." - думала она. Сразу вспомнила себя, молоденькой девчонкой. Ее Федя дарил ей цветы, которые рвал на клумбе в соседнем дворе. Бабушки его за это очень ругали. Свадьбу назначили на осень, в октябре. Гостей созвали. Кафе заказали.
Она помнит тот роковой день в мельчайших подробностях. Это было в начале сентября. Утром была у врача и узнала, что беременна. Счастье переполняло её. Со вceх ног бросилась к Феде в общежитие. Мечтала, как скажет ему, как он обрадуется.
Зашла в комнату, а там нa кровати спит девица. На его кровати. Эта девица еще что-то говорила об отношениях ее и Федора. Он обещал на ней жениться, они любят друг друга, а с ней он из жалости.
Обида. Злость. Пришла к себе на съемную квартиру, собрала вещи и этим же вечером уехала домой. Федор звонил ей. Но разговаривать она с ним не хотела.
Дочка родилась, выросла умницей и красавицей. А вот замуж Людмила Алексеевна так и не вышла. Сватался один, но не пошла за него. Не любила. Она ясно понимала, что всю жизнь нужен был только Федор. Наверное надо было с ним поговорить, рассказать все. Забыть про гордость.
Ну что сейчас горевать. Прошлое не вернуть. Дочь уехала, она совсем одна осталась. Но иногда достает старую Федину фотографию, долго рассматривает ее и плачет.
Федор.
Он узнал ее сразу. Сначала порывался сказать ей, но потом передумал. Вспомнилось, как вечером прибежала сокурсница Ленка. Ревет, говорит, что ночевать негде. Пустил. Сам ушел в соседнюю комнату к ребятам. Утром вернулся, а Ленка рассказала, что приходила Люсечка. Передать просила, что не любит его. Другого встретила и с ним уезжает. Свадьбы не будет.
Помчался к ней. Она уехала. Звонил. Она не отвечала. Сначала очень злился, запил. Даже чуть на Ленке не женился в отместку. Институт забросил, в армию забрали. Там и остался. Был в Горячих точках. Там и обожгло лицо до неузнаваемости.
Зачем ворошить прошлое? Все равно не вернешь. Она, наверное замужем, вот дочка. Правда, если честно, как увидел ее, сразу сердце застучало. Спасибо, что судьба дала ему возможность увидеть еще раз свою Люсю.
Признаешься и семью разрушишь. Она станет оправдываться, объяснять. Не надо так.
Наступило утро. Вот и Москва. Федор помог Людмиле Алексеевне вынести вещи на перрон. К ней подбежала симпатичная девчушка. Сразу бросилась к ней. Они что-то щебетали, улыбались. Они были счастливы. Она повернулась к Федору, поблагодарила и пошла с дочерью в сторону вокзала.
Он долго стоял и смотрел ей в след.
"Правильно сделал, что не признался. Такое счастье мог разрушить"- подумал Федор. Тяжело вздохнул и отправился в магазин покупать корм для Моти.
Судьба дала еще один шанс двум любящим людям, но они не воспользовались..

- сразу в цитатник  [x]
- редактировать  

Понравилось? Поделись с друзьями: